До Чарлиного сна было, однако, ещё далеко, когда сверху, с обрыва, донёсся голос:

— Чарли-и-и! Ау-у! Чарли-и-и!

— Ау-у! Полли-и-и! — откликнулся Чарли. Полл съехала песчаному откосу — сперва плавно, а под конец кубарем — и очутилась у самых ног рыбака.

— Привет, — выдохнула она.

— Привет, — сказал Чарли.

Топорков как ветром сдуло.

Полл очухалась, вытрясла песок из волос и попыталась вспомнить, зачем пришла.

— Привет, Чарли.

— Ну, привет, привет.

— Ой, я вроде уже поздоровалась, да? Ладно, привет ещё раз. Ах, вот что! Меня маманя за палтусами прислала.

— Выбирай, — приветливо сказал Чарли.

Полл перелезла через высокий борт. Дно лодки было устлано рыбой.

— Больших можно брать?

— Сказал же, выбирай, — проворчал Чарли. — Сколько хочешь, каких хочешь.

— Спасибо. — И Полл принялась складывать в корзинку самые лучшие рыбины. Вдруг небо над головой разорвал пронзительный, испуганный птичий крик, и тут же его перекрыл истошный звериный вой.

— Эй ты! Кыш! Брысь! Пшёл! — заорал Чарли, спрыгнув с кормы. Шум — вой — хлопанье крыльев; Полл, выпрямившись, разглядела в песчаном смерче невиданное существо, которое носилось но берегу с птицей в пасти. Существо было ужасно тощее, тело его кое-где поросло курчавой чёрной шерстью; хвост тоже чёрный, но какой-то облезлый; уши острые, глаза красные, когти кривые и крепкие. В пасти его, зажатая чудовищными челюстями, билась серебристая птица.

— Какой мерзкий! Какой противный! Гадкий! Гадкий! — закричала возмущённая Полл и тоже устремилась в погоню. Чарли заступал разбойнику путь и пытался задержать его длинными худыми руками, а Полл старалась загнать разбойника в эту западню. Он же норовил улизнуть; ловко ускользая от преследователей, кидался из стороны в сторону и наконец бросился вверх по крутому откосу. Но на него, точно коршун, налетел топорок Номер Один, и мерзкое чудище бросилось наутёк вдоль кромки воды, но топорки Номер Два и Три отрезали его с двух сторон от моря и суши. Тут и Чарли подоспел. Разбойник злобно зарычал, но выпустил птицу из пасти. Сам же проскользнул меж ног рыбака и дал дёру. Полл не пыталась его догонять: пускай убегает поскорей, раз такой мерзкий. Топорки тоже отступились, едва увидели серебристую птицу в руках у человека. Полл подскочила к Чарли. И они вместе, с изумлением и жалостью, глядели на спасённую птицу: в серебристом ореоле перьев, с белым клювом и белыми лапками. Никогда прежде не видела Полл такой красоты.

Птица лежала на руках у Чарли совершенно неподвижно:

— Чарли, она мёртвая? — спросила девочка шёпотом.

— Нет.

— Ей больно?

— Да.

— Очень?

— Очень. Но боль скоро уймётся.

— Значит, она выздоровеет?

— Может быть, — отозвался Чарли.

— Тогда почему ты так на неё смотришь?

— Это же Серебристая серпоклювка, — благоговейно произнёс Чарли. — Чтоб меня! Ну и ну!.. Я и помыслить не мог…

— О чём? — спросила Полл.

— Что приведётся мне Серебристую серпоклювку в руках подержать.

— А кто такие серебристые серпоклювки?

Чарли возмутился её невежеству.

— Не знаешь, кто такая Серебристая серпоклювка? Ну и ну!

Он повернулся спиной к Полл и стал бережно ощупывать птицу длинными узловатыми пальцами.

— Ну что ты сердишься? — вздохнула Полл. — Уж и спросить нельзя…

— Нечего глупые вопросы задавать, — пробурчал Чарли.

— Я просто спросила, кто такие эти серебристые…

— Вот и выходит глупость. Серебристая серпоклювка одна! Одна-единственная на всём белом свете. Это она и есть.

Полл робко шагнула ещё чуть поближе. Пальцы Чарли осторожно, пёрышко за пёрышком, перебирали серебристые крылья единственной на всём белом свете Серебристой серпоклювки…

— Прости, Чарли, я не знала, — виновато сказала девочка — Ведь когда человек не знает, то откуда — ж ему знать…

— Да ладно, не грусти. — Сдвинутые брови Чарли разгладились так же внезапно, как на супились.

— Сильно навредило ей это мерзкое чудище? — сиросила Полл.

— Крыло вывихнуто и сломано, — ответил Чарли и начал аккуратно его вправлять.

— Чарли, — умоляюще сказала Полл. — Расскажи, кто такая Серебристая серпоклювка?

Чарли продолжал возиться с птицей, и Полл поняла, что сейчас его лучше не торопить.

Наконец он заговорил — нараспев, точно под неслышную далёкую музыку_г звучавшую в его душе: или памяти.

— Однажды жил да был на Луне человек. А ещё жила на Луне Прекрасная Дама, его подружка. Луна была удивительным местом, куда лучше, чем Земля, но однажды ночью человек и его подружка глянули вниз, на Землю, и увидели колокольню в Нориче. Они о таких чудесах прежде и слыхом не слыхивали, и захотелось им рассмотреть колокольню поближе. Так захотелось — прямо вынь да положь эту самую колокольню. Человек без раздумий перевалился через край Луны и грохнулся на Землю головой вниз. С тех пор с перекошенным и мозгами и ходит. А Прекрасная Дама была поумнее, она обратилась в серпоклювку и слетела вниз на попутном ветерке. Она, конечно, ни обо что не ударилась. Только на Земле она утратила свое лунное чародейство и обратно в женщину ей превратиться не удалось. Так и осталась птицей. Это она и есть, — закончил Чарли самым обыкновенным голосом. — Теперь ты всё знаешь.

— Всё? — разочарованно протянула Полл. Ей, как всегда, показалось мало, и она отчаянно искала, о чём бы спросить Чарли.

— А Лунная дама была красивая?

— Краше вечерней звезды.

— А человек? Тот, что упал. Какой он был?

— Не помню.

— Да… — вздохнула Полл и задумалась над новым во просом. — А кто этот мерзкий, гадкий, противный разбойник?

— Какая-то нечисть из Ведьмина леса.

— Он хотел съесть Серебристую серпоклювку?

— Да уж, не пожалел бы.

— Ужасный какой, — сказала Полл и как бы невзначай спросила: — А что там, в Ведьмином лесу?

Чарли нахмурился.

— Негоже тебе про них знать, — сказал он. — И обходи-ка ты Ведьмин лес стороной.

— Почему?

Чарли склонился над поломанным крылом птицы.

— Почему? Почему? — не унималась Полл.

— Много будешь знать — скоро состаришься.

Полл сердито затопала ногами:

— Ну почему никто не отвечает на мои вопросы?!

Впрочем, топать она перестала быстро, ведь от песка, топай не топай, звука не добьёшься. Зато она обиженно надулась.

— Ну вот, теперь сердишься ты, — заметил Чарли.

— Прости… — Полл снова взглянула на нтицу. — Ты полечил ей крыло?

— Сделал, что мог.

— Она будет летать?

— Может, и полетит. Наперёд не скажешь, — ответил Чарли и легонько ногладил серебристые перья. — За ней надо хорошо ухаживать…

— Я буду за ней ухаживать! — с готовностью воскликнула Полл. Вытряхнув из корзинки палтусов, она выстелила дно сухими водорослями и травой, что пробивалась в песке у откоса. — Я заберу её домой и стану кормить хлебом с медом.

— Ей больше по душе сырая рыбка, — сказал Чарли.

— Я буду приходить за рыбой каждый день! Буду беречь серпоклювку пуще глаза! Зажгу ей на ночь свечку, чтоб темноты не боялась…

— Свечка ей не нужна, — промолвил Чарли, — Ей хватает солнца да звёздочек.

— Я выстелю её клетку душицей и клевером, чтоб ей слаще дышалось.

— Ароматы ей не нужны, — сказал Чарли. — Серебрянке по нраву запах солёной морской воды и прибрежного песочка. Клади в клетку водоросли, и ракушку положи. Да, самое главное! Никогда не запирай дверцу клетки, пускай будет открыта.

— Почему?

— Чтоб могла улететь, когда понравится.

— Понятно. — И, уложив Серебристую серпоклювку в корзину, Полл стала осторожно карабкаться вверх по откосу.

Глава V. НОЛЛИЧЕК, КОРОЛЬ НОРФОЛКА

Пока на мельнице и на морском берегу творилось всё вышеописанное, во дворце короля Норфолка, которого — как вы уже знаете — звали Нолличек, происходили совсем иные события. Главным недостатком короля была его натура. Точнее, натуры, поскольку натур у него имелось целых две. И чередовались они в зависимости от того, с какой ноги вставал Нолличек поутру с постели. Если с правой, то бывал он целый день весел, благодушен и полон всяческих добрых начинаний. И не важно, что осуществить их не успевал, главное — королём двигали благие порывы. Зато от Нолличека, вставшего с левой ноги, лучше было держаться подальше. Он ходил но дворцу чернее тучи, хлопал дверями, стучал каблуками, совал нос в чужие дела и устраивал скандалы из-за всякой мелочи. В дни «левой ноги» никому не удавалось угодить Нолличеку, и кончались такие дни одинаково: слуги, все, как один, заявляли, что работать здесь больше не будут, и подавали прошение об уходе. Однако на следующее утро король совершенно преображался, и слуги, все, как один, забирали свои прошения назад. В чёрные, левоножные, дни с Нолличеком могла сладить только его очень-очень-очень старая Нянька. Она знала короля ещё с колыбели и легко находила на него управу. Нолличек сносил её окрики и понукания покорно, точно малый ребенок, а впрочем — не так уж он был и велик, всего-то двадцать один годочек. И он с большим удовольствием, держался за Нянькину юбку.