В другой сказке Фарджон говорит о чуде — чуде любви, которое проявила маленькая сицилийская девочка, вернувшаяся во время извержения вулкана, чтобы поцеловать на прощанье любимое деревце, — и снова мы безоглядно верим ей и трепещем за жизнь маленькой Мариэтты.

А вот дровосек Джо Джолли смотрит на королевскую дочь, которая нравится ему до чрезвычайности — она так похожа на его любимого щенка — «и волосы нежно-золотистые, точно его уши, и глядит доверчиво, точно маленький спаниель!». Немудрено, что он пишет принцессе такое письмо:

И нам, читателям, как и принцессе, не требуется иных доказательств и уверений.

Самой поразительной, пожалуй, может показаться сказка о трех маленьких принцах, которые жили в Раю, а потом покинули его из-за коварства и злобы с тем, чтобы позже вернуться благодаря преданной братской любви. Фарджон начинает сказку с небольшой французской считалочки, в которой странным образом соседствуют сабо, лорнет, персик, яблоко, абрикос я непонятное имя Кларинетт. Постепенно считалочка разворачивается в необычную сказку, где находят свое место все эти несвязанные на первый взгляд подробности. Более того, сказка превращается в притчу о потерянном к обретенном рае, в которой и взрослые, и дети равно ощущают глубину и правду.

Творчество Элинор Фарджон не трогало бы нас так сильно, если бы мы не чувствовали в ее сказках какими бы простыми онн ни были — веры, того глубокого религиозного чувства, которое ие связано с догмой, а озаряет изнутри все, что она писала. Лишь в 1951 году, в очень преклонном возрасте, когда ей было семьдесят лет, Фарджон приняла крещение, однако глубокая вера светится во всех ее книгах. Эпиграфом ко всему творчеству Элинор Фарджон могло бы стать ее искреннее признание: «Любой ребенок с невинными глазами кажется мне Божественным. Младенцем».

Элинор приняла литературные премии, которыми отметили ее книги международные и национальные жюри. Однако, когда королева Елизавета II хотела пожаловать ей дворянство за ее заслуги перед английской нацией, Фарджон отказалась. «Я не хочу ничем отличаться от простого молочника», — сказала она. Эта скромность роднит ее с другими замечательными авторами, которые также считали поэтический дар высшей наградой, которая может выпасть человеку.

Н. Демурова

ИЗ КНИГИ «КОРЗИНКА СТАРОЙ НЯНЮШКИ»

СТАРАЯ НЯНЮШКА

Возле камина Старая Нянюшка раздевает детей перед сном. В просторной спальне стоят четыре кроватки — на каждого, и ещё остаётся вдоволь места, хоть в прятки играй. В большом старинном камине пляшет огонь, и красные отблески мечутся по всем углам: между высоченными дубовыми шкафами и полками и по скошенному потолку, который причудливо сбегает сбоку чуть ли не до пола. Дело в том, что наши новые знакомцы спят на огромном чердаке под самой крышей.

Зовут детей Дорис, Рональд, Роланд и Мери-Матильда. Мери-Матильда самая младшая, ей три с половиной года. Рональд и Роланд — пятилетние близнецы, схожие точно две капли воды, только у Рональда родинка слева на переносице, а у Роланда — на правой ноздре. Совсем без родинки, конечно, не обойтись — нельзя же отстать от брата! Различить мальчишек почти невозможно, даже имена их нам не в помощь — слишком похожи. Впрочем, обычно их называют Ронни и Роли — звучит покороче и не так одинаково. Самая старшая тут Дорис, ей целых семь лет. Временами ей кажется, что она живёт на свете уже целую вечность, что она очень, очень стара. Но всё ж не старее Старой Нянюшки. С ней-то никому не тягаться.

Никто в точности не знает, сколько же лет нашей Нянюшке. Она всегда рядом, а прежде она нянчила маму — мама тоже помнит её возле своей колыбели. А когда их навещает бабушка, очень старая седовласая дама, она непременно говорит Нянюшке:

— Ну что, старая, как поживаешь?

И Нянюшка бодро отвечает:

— Порхаю, моя девонька, порхаю как мотылёк. А ты там как себя ведёшь? Вольно распустилась, как из-под моего надзора-то вышла. Да ты и в детстве была большая егоза.

Услышав такой разговор впервые, ошеломлённая Дорис спросила:

— Нянюшка, неужели ты и бабушку нянчила?

— А то как же, дитятко. И была она не ребёнок, а сущее наказание. Выросла — вроде потише стала. Время покажет, может, из неё и выйдет толк. Недаром же я в неё столько сил вложила.

— Как это — «сил вложила»? — спросил Ронни. Точно деньги в банк, что ли?

— Вот тупица! — воскликнула Дорис. — Разве Нянюшка о деньгах говорит? IIросто она воспитывала бабушку, как меня, как тебя — чтоб хорошей девочкой выросла.

— Вовсе я не тупица, — насупился Ронии. — И хорошей девочкой мне вырастать ни к чему.

— Тупица! — повторила Дорис в сердцах. — Ты же понял, что я хотела сказать.

— Не знаю — что хотела, знаю — что сказала. Сама ты тупица!

— Ну-ка, дети, — перебила Нянюшка, — угомонитесь, а то — сами знаете…

Дети и впрямь знают, потому что притихают сразу. Иначе — не будет сказки на сон грядущий. Нянюшкину сказку они нетерпеливо ждут целый день, а вечером забираются с печеньем и недопитым молоком в свежие, прохладные постели, уютно подтыкают одеяла и слушают, позабыв жевать и глотать. После сказки они чистят зубы, и тут уж Нянюшка неумолимо гасит свет.

Нянюшкиным сказкам несть числа, она откапывает их из глубин веков и никогда не повторяет дважды — только если дети попросят сами. Нянюшка обычно соглашается:

— Будь но-вашему; детушки, расскажу, раз она вам полюбилась. Эта сказка как раз величиной с эту дырку.

А в другой раз скажет:

— Нет, милые, сказка слишком длинна, а дырка в чулке невелика, не подходят они друг дружке. Сегодня новую послушайте.

Вы, верно, уже поняли, что всякую свободную минуту Нянюшка шьёт, чинит и штопает. Корзинка её вечно полна детских чулок с дырками на мысках, на пятках и даже на коленках. Выудит Нянюшка чулок наугад, натянет на левую руку, повертит так и сяк и — найдёт дырку. Потом вдевает в штопальную иглу нитку под цвет чулка, выуживает из памяти сказку этой дырке под стать. И начинает… А заштопает чулок — тут и сказке конец. Дети всегда как заворожённые ждут: какой чулок попадётся Нянюшке. Мала дыра — сказка коротка, велика дыра — и сказка подлиннее. Ронни и Роли иногда нарочно падают на щебёнку — чтоб продрать на коленях дырки побольше! Дорис, разумеется, так никогда не делает, она примерная девочка и нарочно чулок не рвёт, только если дыра сама протрётся.

Ну, а у Мери-Матильды дырки совсем крошечные, оттого и сказки под них выходят совсем коротенькие. Роли украдкой вытаскивает сестрёнкины носки из корзинки и прячет, чтоб Нянюшке иод руку не попались.

Однажды вечером дети улеглись, и Нянюшка, заглянув в корзинку, вытянула оттуда длинный коричневый чулок. Дорис протёрла в нем дырку на самой пятке. Заправляя шерстяную нить в игольное ушко, Нянюшка задумчиво проговорила:

— Дыра точь-в-точь как у Берты Златоножки. И на том же месте. Я Вертушку в Германии нянчила.

— А когда это было? — спросила Дорис.

— Погоди… вспомню… Пожалуй, лет сто назад. Или двести? Одно я твердо помню: я знала её ещё прежде, чем нянчила братьев Гримм. Проказники вечно просили рассказывать им сказки. Да они, видно, провинились, и эту сказку им услышать не довелось. Потому она в их книжку и не попала. Славные были мальчишки Гримм, только шебутные, мне их и шлёпать иногда случалось…

— Ну, а про Берту Златоножку? — напомнила Дорис. А то примется Нянюшка былое вспоминать, на сказку и времени не останется.

— Ах да, Верта… Случилось это, пожалуй, веков пять назад. Или семь? Трудновато всё упомнить. Да и незачем. Тише, детки, тише, а то я никак за штопку не примусь…

БЕРТА ЗЛАТОН'ОЖКА

Сперва я нянчила Бертиного отца, потом он вырос, женился, а я так и осталась в замке до самого рождения Берты Златоножки. И принялась тогда её нянчить. Отец её был Бароном. Замок стоял на берегу Рейна, вернее, на горе, что высилась над берегом. У подножия, у самой кромки воды, лепилась деревушка. Здешний люд платил Барону дань и жил вполне счастливо под острыми черепичными крышами. По склонам горы они разводили виноград. Барон не очень-то притеснял своих подданных — большая по тем временам редкость среди немецких баронов. Да и немудрено; я ж только одного успела вынянчить и воспитать! Обыкновенно раз в году — даже в неурожайные годы — деревенские приносили Барону но золотому. Он не мог освободить их от подати, поскольку и сам обязан был платить дань Королю. Не заплатишь — Король, рассердившись, заберёт и замок, и богатства, всё до последней нитки. Деревенские знали, что другого такого Барона им не сыскать, и очень поэтому боялись разгневать Короля. Король в те края никогда не заглядывал. Но молва говорила, что любит он лишь деньги да танцы. Лиши его денег — так разбушуется, только держись. Совсем как некоторые знакомые мальчики. (Тут Нянюшка бросила хитрый взгляд на Ронни и Роли).